Неточные совпадения
— Ты бы, батька, побольше богу молился да поменьше с попадьей проклажался! — в упор последовал ответ, и затем разговор по этому
предмету больше не возобновлялся.
Теперь я должен несколько объяснить причины, побудившие меня предать публике сердечные тайны человека, которого я никогда не знал. Добро бы я был еще его другом: коварная нескромность истинного друга понятна каждому; но я видел его только раз в моей жизни на
большой дороге; следовательно, не могу питать к нему той неизъяснимой ненависти, которая, таясь под личиною дружбы, ожидает только смерти или несчастия любимого
предмета, чтоб разразиться над его головою градом упреков, советов, насмешек и сожалений.
Андрей Иванович подумал, что это должен быть какой-нибудь любознательный ученый-профессор, который ездит по России затем, чтобы собирать какие-нибудь растения или даже
предметы ископаемые. Он изъявил ему всякую готовность споспешествовать; предложил своих мастеров, колесников и кузнецов для поправки брички; просил расположиться у него как в собственном доме; усадил обходительного гостя в
большие вольтеровские <кресла> и приготовился слушать его рассказ, без сомнения, об ученых
предметах и естественных.
Я и в университете был, и слушал лекции по всем частям, а искусству и порядку жить не только не выучился, а еще как бы
больше выучился искусству побольше издерживать деньги на всякие новые утонченности да комфорты,
больше познакомился с такими
предметами, на которые нужны деньги.
Из мрака, который сперва скрывал все
предметы в окне, показывались понемногу: напротив — давно знакомая лавочка, с фонарем, наискось —
большой дом с двумя внизу освещенными окнами, посредине улицы — какой-нибудь ванька с двумя седоками или пустая коляска, шагом возвращающаяся домой; но вот к крыльцу подъехала карета, и я, в полной уверенности, что это Ивины, которые обещались приехать рано, бегу встречать их в переднюю.
В числе
предметов, лежавших на полочке Карла Иваныча, был один, который
больше всего мне его напоминает. Это — кружок из кардона, вставленный в деревянную ножку, в которой кружок этот подвигался посредством шпеньков. На кружке была наклеена картинка, представляющая карикатуры какой-то барыни и парикмахера. Карл Иваныч очень хорошо клеил и кружок этот сам изобрел и сделал для того, чтобы защищать свои слабые глаза от яркого света.
Если же кто и производил обыск и ревизовку, то делал это
большею частию для своего собственного удовольствия, особливо если на возу находились заманчивые для глаз
предметы и если его собственная рука имела порядочный вес и тяжесть.
Она села к столу, на котором Лонгрен мастерил игрушки, и попыталась приклеить руль к корме; смотря на эти
предметы, невольно увидела она их
большими, настоящими; все, что случилось утром, снова поднялось в ней дрожью волнения, и золотое кольцо, величиной с солнце, упало через море к ее ногам.
Например, говорит, в «Горе от ума» — excusez du peu [ни
больше ни меньше (фр.).] — все лица самые обыкновенные люди, говорят о самых простых
предметах, и случай взят простой: влюбился Чацкий, за него не выдали, полюбили другого, он узнал, рассердился и уехал.
Обе смотрели друг на друга серьезно, говорили мало,
больше о мелочах, ежедневных
предметах, но в обменивающихся взглядах высказывался целый немой разговор.
В доме, принадлежащем Американской компании, которая имеет здесь свой пакгауз с товарами (
больше с бумажными и другими материями и тому подобными нужными для края
предметами, которыми торговля идет порядочная), комната просторная, в окнах слюда вместо стекол: светло и, говорят, тепло.
Один только отец Аввакум, наш добрый и почтенный архимандрит, относился ко всем этим ожиданиям, как почти и ко всему, невозмутимо-покойно и даже скептически. Как он сам лично не имел врагов, всеми любимый и сам всех любивший, то и не предполагал их нигде и ни в ком: ни на море, ни на суше, ни в людях, ни в кораблях. У него была вражда только к одной
большой пушке, как совершенно ненужному в его глазах
предмету, которая стояла в его каюте и отнимала у него много простора и свету.
Туда стекается народ:
предметов потребления надобится все
больше и
больше, обозы идут чаще из Иркутска на прииски и обратно — и формируется центр сильного народонаселения и деятельности.
Гостиная была еще
больше залы; в ней царствовал полумрак, как в модном будуаре; посреди стоял массивный, орехового дерева стол, заваленный разными редкостями, раковинами и т. п.
предметами.
Религиозное учение это состояло в том, что всё в мире живое, что мертвого нет, что все
предметы, которые мы считаем мертвыми, неорганическими, суть только части огромного органического тела, которое мы не можем обнять, и что поэтому задача человека, как частицы
большого организма, состоит в поддержании жизни этого организма и всех живых частей его.
— Насчет моей болезни падучей-с осведомьтесь всего лучше, сударь, у докторов здешних: истинная ли была со мной али не истинная, а мне и говорить вам
больше на сей
предмет нечего.
— Знаком вам этот
предмет? — выложил вдруг Николай Парфенович на стол
большой, из толстой бумаги, канцелярского размера конверт, на котором виднелись еще три сохранившиеся печати. Самый же конверт был пуст и с одного бока разорван. Митя выпучил на него глаза.
Уже выйдя из университета и приготовляясь на свои две тысячи съездить за границу, Иван Федорович вдруг напечатал в одной из
больших газет одну странную статью, обратившую на себя внимание даже и неспециалистов, и, главное, по
предмету, по-видимому, вовсе ему незнакомому, потому что кончил он курс естественником.
Но я еще
больше изумился, когда увидел, что темный
предмет остановился, потом начал подаваться назад и через несколько минут так же таинственно исчез, как и появился.
Саша ее репетитор по занятиям медициною, но еще
больше нужна его помощь по приготовлению из тех
предметов гимназического курса для экзамена, заниматься которыми ей одной было бы уж слишком скучно; особенно ужасная вещь — это математика: едва ли не еще скучнее латинский язык; но нельзя, надобно поскучать над ними, впрочем, не очень же много: для экзамена, заменяющего гимназический аттестат, в медицинской академии требуется очень, очень немного: например, я не поручусь, что Вера Павловна когда-нибудь достигнет такого совершенства в латинском языке, чтобы перевести хотя две строки из Корнелия Непота, но она уже умеет разбирать латинские фразы, попадающиеся в медицинских книгах, потому что это знание, надобное ей, да и очень не мудреное.
Говорили
больше всего о Феде, потому что это
предмет не щекотливый.
Одним утром явился к моему отцу небольшой человек в золотых очках, с
большим носом, с полупотерянными волосами, с пальцами, обожженными химическими реагенциями. Отец мой встретил его холодно, колко; племянник отвечал той же монетой и не хуже чеканенной; померявшись, они стали говорить о посторонних
предметах с наружным равнодушием и расстались учтиво, но с затаенной злобой друг против друга. Отец мой увидел, что боец ему не уступит.
От постоянного обращения с
предметами героическими самая наружность Мягкова приобрела строевую выправку: застегнутый до горла, в несгибающемся галстуке, он
больше командовал свои лекции, чем говорил.
Судорожно натянутые нервы в Петербурге и Новгороде — отдали, внутренние непогоды улеглись. Мучительные разборы нас самих и друг друга, эти ненужные разбереживания словами недавних ран, эти беспрерывные возвращения к одним и тем же наболевшим
предметам миновали; а потрясенная вера в нашу непогрешительность придавала
больше серьезный и истинный характер нашей жизни. Моя статья «По поводу одной драмы» была заключительным словом прожитой болезни.
— Встань! — сказала ласково государыня. — Если так тебе хочется иметь такие башмаки, то это нетрудно сделать. Принесите ему сей же час башмаки самые дорогие, с золотом! Право, мне очень нравится это простодушие! Вот вам, — продолжала государыня, устремив глаза на стоявшего подалее от других средних лет человека с полным, но несколько бледным лицом, которого скромный кафтан с
большими перламутровыми пуговицами, показывал, что он не принадлежал к числу придворных, —
предмет, достойный остроумного пера вашего!
Самым
большим соблазном является не
предмет веры, а субъект веры, формы выразительности его веры на земле.
Про себя могу сказать с
большой искренностью, что я не очень благоприятный и не очень благодарный
предмет для модного психоаналитического метода исследования (это нужно понимать гораздо шире Фрейда и современной психопатологии).
Что такое, в самом деле, литературная известность? Золя в своих воспоминаниях, рассуждая об этом
предмете, рисует юмористическую картинку: однажды его, уже «всемирно известного писателя», один из почитателей просил сделать ему честь быть свидетелем со стороны невесты на бракосочетании его дочери. Дело происходило в небольшой деревенской коммуне близ Парижа. Записывая свидетелей, мэр, местный торговец, услышав фамилию Золя, поднял голову от своей книги и с
большим интересом спросил...
Очень часто мне приходилось ставить ногу совсем вплотную к какой-нибудь птице, и лишь тогда она откидывала немного голову назад и с некоторого отдаления, как бы с недоумением, рассматривала
большой и незнакомый ей
предмет.
Вот почему иногда общий смысл раскрываемой идеи требовал
больших распространений и повторений одного и того же в разных видах, — чтобы быть понятным и в то же время уложиться в фигуральную форму, которую мы должны были взять для нашей статьи, по требованию самого
предмета…
Левша на все их житье и на все их работы насмотрелся, но
больше всего внимание обращал на такой
предмет, что англичане очень удивлялись. Не столь его занимало, как новые ружья делают, сколь то, как старые в каком виде состоят. Все обойдет и хвалит, и говорит...
Родные мои тогда жили на даче, а я только туда ездил:
большую же часть Бремени проводил в городе, где у профессора Люди занимался разными
предметами, чтоб недаром пропадало время до вступления моего в Лицей.
От нечего делать я раскрыл книгу на том месте, где был задан урок, и стал прочитывать его. Урок был
большой и трудный, я ничего не знал и видел, что уже никак не успею хоть что-нибудь запомнить из него, тем более что находился в том раздраженном состоянии, в котором мысли отказываются остановиться на каком бы то ни было
предмете.
Вышедши замуж, она день ото дня все
больше и
больше начинала говорить о разных отвлеченных и даже научных
предметах, и все более и более отборными фразами, и приводила тем в несказанный восторг своего добрейшего супруга.
Вечером у них собралось довольно
большое общество, и все
больше старые военные генералы, за исключением одного только молодого капитана, который тем не менее, однако,
больше всех говорил и явно приготовлялся владеть всей беседой. Речь зашла о деле Петрашевского, составлявшем тогда
предмет разговора всего петербургского общества. Молодой капитан по этому поводу стал высказывать самые яркие и сильные мысли.
На его вопрос, сделанный им мне по этому
предмету довольно ловко, я откровенно ему сказал, что я пантеист [Пантеист — последователь религиозно-философского учения, отождествляющего бога с природой, рассматривающего божество как совокупность законов природы.] и что ничем
больше этого быть не могу.
— Позвольте, — сказал он, — не лучше ли возвратиться к первоначальному
предмету нашего разговора. Признаться, я
больше насчет деточек-с. Я воспитатель-с. Есть у нас в заведении кафедра гражданского права, ну и, разумеется, тут на первом месте вопрос о собственности. Но ежели возможен изложенный вами взгляд на юридическую истину, если он, как вы говорите, даже обязателен в юридической практике… что же такое после этого собственность?
Кроме этих
предметов, не считая лампы на столе, в комнате не было
больше ни одной вещи.
Теперь, при
большей зрелости рассудка, я смотрю на этот
предмет несколько иначе.
С мужем он
больше спорил и все почти об одном и том же
предмете: тому очень нравилась, как и капитану, «История 12-го года» Данилевского, а Калинович говорил, что это даже и не история; и к этим-то простым людям герой мой решился теперь съездить, чтобы хоть там пощекотать свое литературное самолюбие.
— А у вас, видно, особое влечение ко всему итальянскому? Странно, что вы не там нашли свой
предмет. Вы любите художества? Картины? или
больше — музыку?
Я боялся
больше всего на свете того, чтобы мой
предмет не узнал о моей любви и даже о моем существовании.
Люди, любящие так, никогда не верят взаимности (потому что еще достойнее жертвовать собою для того, кто меня не понимает), всегда бывают болезненны, что тоже увеличивает заслугу жертв;
большей частью постоянны, потому что им тяжело бы было потерять заслугу тех жертв, которые они сделали любимому
предмету; всегда готовы умереть для того, чтоб доказать ему или ей всю свою преданность, но пренебрегают мелкими ежедневными доказательствами любви, в которых не нужно особенных порывов самоотвержения.
Люди, которые любят так, любят всегда на всю жизнь, потому что чем
больше они любят, тем
больше узнают любимый
предмет и тем легче им любить, то есть удовлетворять его желания.
Они ищут взаимности, охотно даже обманывая себя, верят в нее и счастливы, если имеют ее; но любят всё так же даже и в противном случае и не только желают счастия для любимого
предмета, но всеми теми моральными и материальными,
большими и мелкими средствами, которые находятся в их власти, постоянно стараются доставить его.
Вследствие этих и многих других беспрестанных жертв в обращении папа с его женою в последние месяцы этой зимы, в которые он много проигрывал и оттого был
большей частью не в духе, стало уже заметно перемежающееся чувство тихой ненависти, того сдержанного отвращения к
предмету привязанности, которое выражается бессознательным стремлением делать все возможные мелкие моральные неприятности этому
предмету.
Товарищи же
больше молчали или скромно разговаривали о профессорах, науках, экзаменах, вообще серьезных и неинтересных
предметах.
Мне же, напротив, в этом чувстве
больше всего доставляла удовольствие мысль, что любовь наша так чиста, что, несмотря на то, что
предмет ее одно и то же прелестное существо, мы остаемся дружны и готовы, ежели встретится необходимость, жертвовать собой друг для друга.
Но
больше всего было натаскивания и возни с тонким искусством отдания чести. Учились одновременно и во всех длинных коридорах и в бальном (сборном) зале, где стояли портреты выше человеческого роста императора Николая I и Александра II и были врезаны в мраморные доски золотыми буквами имена и фамилии юнкеров, окончивших училище с полными двенадцатью баллами по всем
предметам.
Он шагал и, уж конечно, не подозревал, что для мужика и бабы он, в этот миг, составляет самый загадочный и любопытный
предмет, какой только можно встретить на
большой дороге.